Сознание медленно возвращалось к ней. А она - к сознанию... Но, встретиться друг с другом окончательно, им, пока, не удавалось. Все, что было у нее в тот момент, - это ужасное ощущение полного неведения. Мозг отказывался выдавать какие-либо сведения на самые простые вопросы - кто я? где я? Ей казалось, что она видит себя изнутри - оболочка тела, а под ним - полная темнота. Темнота, иногда освещаемая видением - серая дрожащая субстанция, поделенная на равные части горизонтальными полосами. Видение было совсем коротким, всего несколько секунд, потом опять наступала темнота, а через какое-то время дрожащая полосатая серость опять появлялась в сознании.... В какой-то момент она начала понимать, что это дрожат ее веки, которые с трудом приоткрывшись на пару миллиметров, закрываются опять и не дают ничего рассмотреть. Было огромное неосознанное желание дотянуться руками до глаз и открыть уже их, поднять эти тяжелые веки, увидеть наконец-то хоть что-то, что поможет объяснить ......
Но руки было не поднять. Руки не шевелились вообще, лежали вдоль тела, налитые невыносимой тяжестью, и она не была уверена окончательно, что руки вообще принадлежат ей. Потом раздался звук - быстрые равномерные хлопки (как впоследствии стало понятно - тапки медсестры по полу, застеленному линолеумом) Звук остановился около нее и полную темноту сознания прорезал женский голос : "Руки не сгибай. Не сгибай руки, у тебя капельница стоит." Если бы губы могли шевелиться, она бы ответила этому голосу, что нет сил не только сгибать, не удается и на сантиметр подвинуть эти самые руки.
И тут, одна короткая мысль пронзила ее, проскочила, моментально рассеяв темноту внутри и соединив оболочку с сознанием - " Живот!". Теперь просто необходимо было дотянуться до живота и проверить его наличие. Она оставила бесплодные попытки открыть глаза и сосредоточила все силы на новой задаче. Сколько времени ушло на то, чтоб поднять руки лежащие вдоль тела и ощупать ими живот, она не знала, но, пока с упорством безумного справлялась с этим, появилось новое чувство - чувство боли, причем нарастало оно стремительно, намного опережая по скорости все остальные ощущения. Когда же руки наконец-то сошлись на животе , они нащупали... ничего. "Значит, сделали все-таки" - появилась в голове мысль, принеся с собой облегчение и тоску одновременно.
Опять раздались хлопки и голос - "не сгибай руки, руки не сгибай". Хотелось сказать, что очень больно, попросить о помощи, но язык и губы оставались неподвижны. Единственная хорошая новость была в том, что она поняла, где находится и кто она. Проваливаясь и выплывая время от времени из тяжелого липкого наркозного сна, она вспомнила предыдущие пару дней, когда врач, ведущая палату в роддоме, сказала на утреннем обходе, что через два дня ей назначено кесарево и рожать самой не дадут ни под каким предлогом, и что даже если она надумает родить за эти два дня, ей слетают экстренную операцию, так что лучше потерпеть и все сделать по графику. Вспомнила истерику, которая била ее эти два дня, как она плакала в телефон своему мужу и родителям, как рыдала, роняя огромные слезы на свой огромный живот. Как пыталась не подавать вида перед соседками по палате и как тяжело было разговаривать с врачом, потому что губы сами собой растягивались и искривлялись на бок в подавляемом порыве зареветь в голос. Как боялась она операции, а конкретно наркоза, а если еще конкретнее, то того, что не проснется. Как ночью, накануне кесарева, шел дождь и стучал по подоконнику палаты, а она лежала, слушала этот успокаивающий звук, обнимала руками свой сороканедельный живот и думала, что сегодня они в последний раз слышат, видят, дышат и живут вместе, а уже завтра их разъединят и все вышеперечисленное они будут делать по отдельности, каждая сама по себе. И как на следующее утро, лежа на операционном столе, она все держала свой живот и отпустила его, только когда пристегнули руки ремнями. И как закинув голову назад , она смотрела на монитор, на свой пульс, на лежащий рядом ларингоскоп с огромным клинком - на такой знакомый и такой страшный для неё сейчас инструмент; но такой необходимый, чтобы соединить ее тело, ту самую оболочку с кислородом. Всего лишь газ, и так важен. И как в уходящем в неизвестность сознании, как вспышки отпечатались две картинки - врач в белой футболке и фартуке размашистыми уверенными движениями обрабатывает операционное поле, затем темнота и опять вспышка - врач стоит поняв руки, согнутые в локтях, и говорит - " Она, между прочим, медсестра. В реанимации работала".
На этом ниточка сознания, и так слабая до сих пор, полностью растворяется и теряется в темноте.
А теперь из этой темноты предстоит как-то выбираться.
Постепенно заработали губы и, услышав в очередной раз хлопки тапок по полу, прошептала - очень больно . Укол принес облегчение от боли и добавил сил. Теперь она уже могла открыть глаза и стало понятно, что нечто серое в полоску - это окно затянутое жалюзями, за которым было пасмурно и моросил небольшой бесконечный дождик.
Жизнь потихоньку налаживалась.
В палату зашла врач и спросила кого-то в недосягаемом поле зрения - "спит?".
- Не сплю - протянула она с закрытыми глазами, потому что так лежать было проще.
Тогда врач подошла поближе и сказала - "Девочка . 3630".
После этого был долгий и самый тяжелый день, потому что болело не переставая; потом была радостная встреча с маленьким кулечком, из которого виднелась только темная, покрытая волосенками головка; и первые неуверенные шаги по палате; и лицо - цвета больничного потолка - в зеркале; и бессонные ночи с тем самым кулечком; и наконец-то - дом.
Ах, да, были еще жаркие споры длиной в три недели- споры о том, какое же имя дать маленькому, но такому большому в их сердце, человечку.
***
Все это было так недавно, но все-таки довольно давно.
С Днем Рождения, доченька! Тебе сегодня два года.
